читальный зал > Аванпост

• Главная
• О комплексе
• Наши лошади
• Жеребцы производители
• Матки
• Молодняк
• Услуги
• Фотоальбом
• Контакты
• Наша гордость
• Читальный зал
• Архив
• Карта сайта

Аванпост.

Гор был четырехлеткой, на котором Маша ездила уже давно, с которым так сроднилась. Гор был любимчиком на конюшне, имел эффектную серую масть и крупные выразительные глаза с неправдоподобно длинными ресницами. Ему нравилось прыгать через бревнышки, но выше поднимать планку было нельзя – лошадь еще молодая и неокрепшая, можно сорвать спину.

Конь аккуратно подошел к препятствию медленной рысью и без посыла прыгнул. Естественно, Машу откинуло назад, она дернула поводьями, ударив несчастного коня железом по деснам, потом ее швырнуло вперед, но поскольку толчок был несильный, инерция маленькой, ее не выбило из седла, а она плавно сползла на правый бок и упала под ноги рысака, который удивленно стоял и смотрел на Машу.

- Чего ж повод-то отпустила? – Тренер хитро прищурившись гладил свою клиновидную бородку. – Поздравляю, с тебя причитается.
По правилам, неизвестно когда и кем установленным, если всадник упал у кого-то на глазах, он должен «проставиться». На одних конюшнях упавший покупает водку, на других – торт. Если вы, находясь на плацу, услышите радостные возгласы «Тортик, тортик!» – знайте, что это кто-то упал.
Маша подумала, что Петрович специально заставил ее прыгать, чтобы стребовать магарыч, но не сердилась на него. Петрович был непрофессиональным тренером, но очень хорошо знал лошадей, и с ним было интересно просто говорить после тренировки за чашкой чая. Пожалуй, именно Петрович открыл для Маши мир лошадей, свой мир.

Сегодня у Маши было отличное настроение, ничто не могло омрачить его, даже шок от падения с Гора.
Все складывалось на редкость удачно, прямо не верилось. Сначала Маша немного переживала, что ее друга Женю Платонова отправили в Ставропольский край на целый месяц, но тут выпала возможность ей самой съездить на недельку почти в отпуск на одну скучную конференцию в Пятигорск. А ведь это совсем рядом, одна губерния.

Женя уже год работал в еще молодой, но авторитетной газете «Горячие новости» военным репортером, бывал в разных переделках, помотался по частям и дальним гарнизонам, но такая – почти военная – поездка была у него впервые. Маша была обозревателем в конкурирующей газете, и с Женей они познакомились несколько месяцев назад в Шереметьеве, где проходила пресс-конференция «Аэрофлота». Туда журналистов везли на автобусе, никто почти друг друга не знал, а обратно, после интервью и фуршета Женя, Маша и еще одна девушка из «Вечерки» сидели на одном ряду, болтали о каких-то пустяках, с работой никак не связанных, и было странно волнующее состояние, когда неизвестно, что будет дальше и как сложится этот вечер. Девушка из «Вечерки» вышла на кольцевой, а Женя, хотя ему и надо было в другую сторону, поехал с Машей. Они просто обменялись телефонами и дружески попрощались, но на следующий день, придя на работу, она обнаружила в почтовом ящике компьютера открытку с изображением детской игрушки. Маша удивилась, кто б мог ей такое послать… Оказывается, это Женя приглашал ее в кино, на премьеру американского боевика.

Почти каждый вечер они куда-то выбирались, но Женя не любил тратить деньги, и Маше приходилось за многое платить самой. У Жени были старые кроссовки, практически у него были только одни туфли и эти кроссовки, костюма у него вообще не было. Он снимал квартиру в противоположном направлении от машиного дома, на севере города, и пытался из тараканьего притона сделать что-то, напоминающее человеческое жилье. Поэтому денег на себя уже не оставалось. Маше казалось не совсем комильфо ходить неделями в одних и тех же джинсах и майке, но она решила, что одежда – дело наживное, главное, чтоб человек был хороший.

Однажды она зашла в ванную в квартире Жени и увидела ряды белья цвета хаки, сохнущие на леске.
- Жень, а что это у тебя белье все одного цвета? – спросила Маша.
Платонов задумался. Потом он сказал:
- Знаешь, наверное, это потому, что я все стираю вместе.
И они засмеялись. Они вообще часто смеялись, потому что оба относились к жизни легко, а в присутствии друг друга сама жизнь становилась легким пухом, летящим по тротуарам города неизвестно куда.
Как оказалось, Женя тоже любил лошадей, у них обнаружились общие знакомые, частные владельцы и завсегдатаи проката на ипподроме. Летом Маша предложила отправиться в конный поход, это были одни из лучших дней в ее жизни.

Женя ездил верхом плохо. Но был самоуверен, инструкторы разрешали ездить в поселок, надо было переходить речку вброд, и чтобы не мочить подпруги, ездили без седла, час туда, час обратно. Жене очень нравилась его толстенькая кобыла, она была доброй, удобной, без задних мыслей. Однажды он поехал на обычную трехчасовую проездку без седла, решил, что уже все умеет. Держался он довольно крепко, но вот «облегчался» на рыси как-то странно. Уже на обратном пути он взмолился, чтоб ему разрешили пойти пешком. Маша спрыгнула с седла, отдала Жене свою кобылу, сама запрыгнула на толстушку, и порысила навстречу закату в конце смены. Ездить без седла действительно здорово, но бедный Женя так больше в том месяце вообще верхом не ездил, пока не заросли раны.

Это вообще было бурное лето, после конного похода Женя позвал Машу в гости к его родителям в Таллинн, и Маша, которая там никогда не была, а к тому же хотела посмотреть на женину семью, согласилась. Как только он вернется из Ставрополя, решили они, берут отпуск и на Балтику. Благо, что в августе там еще тепло и можно погалопировать по берегу моря, ловя на губах соленые капли. Впереди была только радость и ощущение того, что все идет, как надо, а лето выдалось удивительно приятным – теплым и сухим.

Максим уже стоял в очереди на регистрацию, когда Маша приехала во Внуково. Свардовский был самым молодым фотографом в «Свободной газете», где Маша трудилась после журфака уже третий год. Он был, как и все фотографы, каким-то отстраненным и слегка надменным, погруженным в себя и свое искусство созерцания форм жизни. Сам родом из Владивостока, Максим приехал год назад покорять столицу с одним чемоданчиком, оставив дома мать с младшим братом, большую собаку по кличке Тоби, с которой так удобно было спать в холодной избе, а также свое увлечение – кукольный театр, которым он занимался с приятелями, такими же как он, оторванными от реальной жизни, отравленной неустроенным бытом и вечным безденежьем.
- Привет! – сказал Максим и улыбнулся одними глазами. – Давай тут быстренько заканчивай, пойдем наверх, в зал ожидания.
Он торопился, потому что очень хотел поиграть в игровые автоматы в зале ожидания. Маша прошла регистрацию и включила плеер с любимой музыкой.
Маша успокоилась, до посадки был почти час времени, она думала о том, что сегодня же вечером встретится с Женей и они будут целых три дня вместе в чужом незнакомом, но таком романтичном (навеяло Лермонтовым) городе. Здорово!
Время шло, Маша периодически прислушивалась к заоблачному голосу диспетчера и почти задремала, Свардовский появился и снова исчез. Через какое-то время он прибежал, вид у него был растерянный и взъерошенный:
- Машк, кажись, мы посадку проспали!

Что было потом – вспоминать неприятно. Самолет уже выруливал на взлетную полосу, когда двое корреспондентов, размахивая билетами, слезно умоляли тетей в синей форме впустить их на борт. На билетах сделали какие-то отметки и отпустили с Богом. Куда бежать, что делать? В вестибюле за безумную цену таксист согласился довести до вокзала. Оказалось, что не до того, в Пятигорск надо было с другого, пришлось снова ловить машину. На вокзале в кассах очереди чуть не до двери на улицу, они встали и стали ждать. Был вечерний поезд, билеты еще оставались, но очередь ползла чудовищно медленно, еще и у кассы был технический перерыв, просто ужас какой-то. Маша уже почти махнула рукой и распрощалась с надеждой на краткосрочный отдых, как Максим, отлучавшийся куда-то, прибежал радостно возбужденный и сказал: - Паспорт давай, там коммерческая продажа, 50 рублей сверху.
Это было спасение. У них еще осталось время купить продуктов в поезд, а ехать им было немало – 36 часов, через всю страну на юг.

Женя встречал самолет с огромным букетом роз, приехал на автобусе, несколько часов из Ставрополя, букет пришлось выбросить. Ее среди пассажиров рейса не оказалось. Платонов недоумевал и злился, он снова сел на автобус и уехал прочь, он еще плохо знал Машу и мог только догадываться о причинах, заставивших ее остаться в городе. «Что-то случилось, или у нее кто-то появился?» От ревности он даже потерял аппетит, что было ему несвойственно, зато вернувшись в Ставрополь, закутил гулянку с двумя местными журналистами, они пошли в лучший в городе ресторан, наелись шашлыку и напились вина, потом заказали водки, приятели предложили Платонову залечить душевные раны общением с представительницами прекрасного пола, но Женя, хоть и был изрядно пьян, наотрез отказался. Не потому, что был поборником высокой морали, а потому что не мог больше ни о ком думать, кроме Маши. Не хотел, скорее.

Утром он был в форме, а приятели с больной головой глотали аспирин и запивали его кислым местным пивом. Женя был недоволен собой, раскаивался, что пошел гулять с этими двумя чужими, в общем-то, ему людьми. В свои двадцать пять он много насмотрелся того, что видеть бы не хотел, но по-прежнему верил, что люди ему ничего плохого не желают и не сделают. Ему редко везло, но он всего добивался упорством. У него была необычная внешность – черные волосы, карие миндалевидные глаза и плотные губы, большие уши слегка оттопыривались, нос был сломан. Когда Женя пришел наниматься в газету, у него не было рекомендаций, да и ВУЗ он заканчивал непрофильный – после питерского суворовского училища пошел на вечернее на юридический. Женю приняли в газете очень хорошо, подумали даже, что «Евгений Иванович Платонов» – это удачный псевдоним, скрывающий более экзотичную фамилию, и Женя не стал разубеждать начальство, такое же чернявое, как и он сам. Жене нравилась сама работа репортера, он мечтал изъездить всю страну и стать знаменитым. И хотя писать он умел плохо, тексты получались довольно корявыми, своей темой он владел.

К Маше Женя относился почти как к жене, но чувствовал, что ее еще долго надо завоевывать. Конечно, он не сказочный принц, но парень хоть куда, все при нем, и девушкам он нравится. Так рассуждал Женя и был, в общем-то, прав. Как человек военный, Женя приготовился к позиционным боям и долгой осаде основательно. И командировка в «горячую точку» обещала кроме почета и славы еще и солидные командировочные, на которые Платонов рассчитывал перед поездкой домой, к родителям. Уж тут-то она увидит, какой он есть замечательный, заботливый и радушный парень!

Женя снова сел в автобус и отправился в Пятигорск. Там нашел мэрию, безликое серое здание посреди города, довольно чистого и свежего, несмотря на то, что южная щедрая природа и курортный облик сочетались в нем с обычной бедностью и скромностью провинции.

Женя решил остаться на конференцию.
Утром, в семь часов, кисловодский экспресс выпустил на волю всего двоих пассажиров. В прошлом году здесь, на пятигорском вокзале, была взорвана бомба. Сейчас ничто не напоминало о трагедии. Ранние таксисты наперебой зазывали в свой экипаж, у всех были «шестерки» и «пятерки». Максим и Маша вздохнули с облегчением, когда их «прописали» в санатории и дали два одноместных номера рядом друг с другом и с балконом, с которого открывался вид на город, а за городом была какая-то большая гора, слева же виднелась канатная дорога и выбитый в прямо скале портрет вождя мирового пролетариата, который хитро и по-доброму улыбался. И они пошли гулять по городу, в котором были первый раз, Максим снимал сцены городской жизни, Машу, горы и горы арбузов. Они купили дыню и пива, вернулись в санаторий, а там в холле стоял грустный Женя уже без роз.
- Привет! – сказал он. Пытался казаться сдержанным, но глаза его выдавали радость. Если б он был собакой, он также непроизвольно завилял бы хвостом.
- Привет! - Маша обняла его и задержалась на мгновение, вдыхая запах его волос. – Ну, слава Богу, что ты здесь, а у нас, не представляешь, что было!
И начались рассказы, они поднялись в номер, Максим ушел в город, они остались одни. Впереди было три счастливых дня.

Уже стемнело, но тропа казалась довольно безопасной. Идти по асфальту было лень. В трех желудках плескалось вино, выпитое на вершине в кафе, тяжесть шашлыка – местного блюда №1 – заставляла подумать о скором отдыхе в санаторной постели. Итак, они пустились в путь. Поначалу ветки, то и дело попадавшие по груди и лицу, даже веселили. Потом тропа сменилась какой-то каменистой насыпью, уходящей круто вниз. Максим, забегая вперед, фотографировал, как Женя галантно держит Машу за руку и идет впереди, ощупывая путь ногами и глазами. Несколько раз она поскальзывалась (скользкие сандалии), но Женя успевал ее поймать, а после этого не упускал случая коснуться губами ее лица или шеи. Пожалуй, спуск с Машука занял больше времени, чем подъем, но когда они спустились, у всех троих было столько удовольствия на лице, как будто они форсировали переход через Альпы как минимум, и впереди их ждало нечто невероятное и сказочное.

Ночь опустилась на город, он рано засыпал, только подвыпившие участники конференции бродили небольшими толпами из ресторанов в гостиницы. Все прочие курортники уже давно спали, они соблюдали режим.
Женя и Маша стояли на балконе и смотрели вниз. Ночь была теплой, можно было сбросить одежду и подставить обожженные плечи ветру, дующему с гор.
- Ты потом опять туда? – спросила Маша, уже зная ответ.
- Конечно, любимая, - ответил он, почти не рисуясь. – Вот вернусь из «горячей точки» и поедем на море, я тебе такое покажу, что ты никогда не видела, это не просто кусочек земли у моря, это … - Он хотел сказать банальность, но передумал. Слишком величественно было то, что окружало их – южное глубокое небо, теплые (а не отстраненные как у нас) звезды, темные горы по сторонам. Он просто обнял ее за плечи и прижал к себе, попробовал ее губы, она стояла, словно оцепенев, закрыв глаза.

Хорошо, что город спал, и подвыпившие командировочные редко смотрели наверх, а больше себе под ноги. Иначе они очень удивились бы тому, что происходило в ту ночь на балконе 7-го этажа санатория «Гора Машук».

Последующие дни были наполнены весельем и беззаботной фантазией юности, хотя и обремененной заданием присутствовать на скучном и однообразном мероприятии, но находившей время для всевозможных развлечений. Одним из них стала поездка на ипподром, на дерби. В любом спорте есть главное состязание сезона, в скачках и бегах это – дерби, названное так в честь лорда Дерби, учредившего главный приз на английских скачках. Смотреть на это зрелище собрался чуть не весь бомонд не только города, но и края, и прилегающих губерний. Трибуны ломились, очереди сделать ставки были необычно длинными, а цена одной ставки составляла всего два рубля. Женя и Маша поставили на разных лошадей, но ни одна из них не выиграла.

Впереди был Аванпост, принадлежавший чеченцам жеребец, дед которого был выводной из Англии, а мать – Гертруда, в свое время бывшая первой на русском аналоге приза «Окс». Чеченцы каким-то чудом умудрялись в военных условиях воспитывать, тренировать, кормить лошадей, содержать их в порядке, а самое удивительное – побеждать на них! Победу прочили питомцу завода «Рассвет», что в Краснодарском крае, это был огромный жеребец 173 в холке, темно-гнедой масти, которая после скачки от пота превратилась в вороную. В глазах Фонтана была злость, наверное, оттого, что он целых два корпуса проиграл какому-то неказистому сопернику.

Маша вдоволь насмотрелась на стати элитных лошадей, лучших в стране чистокровок, гуляя в паддоке. Жокеи сидели на коротких стременах, почти упираясь коленками в подбородок, они были такими маленькими, жилистыми, но с таким блеском в глазах, как будто в этот миг решалась их собственная судьба (впрочем, отчасти это так и было).

Наступил момент награждения, Аванпоста вывели перед трибунами под бархатной красной попоной, провели, показали публике. Жеребец слегка подыгрывал, чувствуя, что на него смотрят и им восхищаются. Его точеная голова картинно замерла на длинной шее, когда тренер, ведший его под узцы, остановился напротив ложи VIP. Только уши оставались подвижными – Аванпост слушал, что говорят о нем люди, и ему нравился этот шум трибун, он уже привык к нему, он не мог больше жить без того, чтобы не скакать и не побеждать. Он был счастлив.

Стоя возле паддока Маша приметила одного немолодого, похожего на вышедшего в тираж жокея, он носил бейсболку с лошадкой, отдавал какие-то распоряжения. Потом она узнала, что это был Алексеев, главный тренер арабской конюшни на ипподроме. Как раз к нему у нее был свой подход.

Петрович, тренер Маши, был хорошим другом Егору Ивановичу, Семенову мастеру спорта международного класса по троеборью, члену олимпийской сборной СССР, и его конюшня располагалась вблизи конюшни, где занималась Маша. Только Семенов прокатом не занимался, его привлекал только спорт, и в свои шестьдесят он выступал в конкуре и прыгал на мощность под два метра на своем любимце Сеуле. Маша со всеми была в хороших отношениях, и узнав, что она едет на дерби, Иванов сказал, чтоб передала привет Алексееву, который, как оказалось, был учеником Семенова. Это довольно странно, ведь Семенов не увлекался скачками, а Алексеев был на них помешан, но тем не менее, последний очень уважал Егора Ивановича, и услышав его имя, сразу согласился на интервью.

На следующее утро в допотопном трамвае, где надо было бросать монеты в ящик и самим отрывать билетик, они приехали на ипподром. После скачек здесь все были заняты обычной работой – в денниках трудились конюхи, на круге работали жокеи, тренеры руководили и теми, и другими, ветеринары ставили уколы и прописывали лекарства, лошади либо отдыхали, либо скакали. Здесь не было зрителей, кроме нашей троицы, и Маша, впервые попавшая в чрево ипподрома, завороженно оглядывалась вокруг, задавала какие-то вопросы, тут же возникавшие в голове, включила диктофон. Алексеев был добродушен, но сосредоточен, он постоянно следил то за жокеями, то за конюхами, отвлекался на то, чтоб самому помыть лошадь из шланга.
- Скажите, а Аванпост действительно классная лошадь, лучшая трехлетка в этом году или есть сомнения? – задала Маша провокационный и не совсем корректный вопрос.
Ну как вам сказать… - Алексеев потер лоб под бейсболкой, которую, вероятно, не снимал даже на ночь, - Аванпост сильный конь, может быть действительно среди однолеток ему равных нет, но вывези его на запад, на любой, пусть самый захудалый ипподром, там неизвестно, как он себя покажет… Сейчас время не то, чистокровки у нас совсем другие, с английскими и прочими не тягаться. Вот арабы и ахалтекинцы – в них наша сила, - у тренера даже загорелись глаза, когда он перескочил на родную тему. – Вы приезжайте к нам на завод, поживите с недельку, вы поймете, что значит настоящая лошадь…

Потом он повел их показывать лошадей. Больше половины он назвал обидным словом «осел». Что ни говори, Алексеев видел лошадь, и непонятно, что он видел лучше: ее способности, такие как скорость - дух – выносливость (как выражаются англичане speed - spirit – stamina), или душу. Наверное, в арабской лошади это должно быть настолько гармонично – и экстерьер, столь необычный, что раз увидев араба, запомнишь его на всю жизнь, и то, как она скачет – не так бысто, как чистокровка (все-таки пости 20 сантиметров разница в холке), но так импульсивно, так отдатливо, так охотно и все-таки быстро, но самое главное, что нравилось Маше в арабах – это характер, такой нежный и привязчивый, верный и чуткий. Арабская кровь течет во многих породах лошадей, и чем ее больше, тем лошадь гармоничнее и изящнее.

Маше предложили проскакать разминку на пятилетнем Мадриде, который в скачках уже не участвовал, но не по причине возраста, а потому… Почему, Маше предстояло узнать.
Сначала ей непривычно коротко подтянули стремена. После первого круга Алексеев подтянул их еще на три дырки: «Не могу смотреть на это безобразие!»
Маша пошла шагом, но Алексеев приказал сразу ехать рысью. О’key, подумала Маша и чуть-чуть коснулась боков шенкелями. Конь воспрял и поскакал. Эй, нет, рысью! Маша натянула повод, одновременно давя ему на бока ногами. Конь удивился. Рысью? Но это же так скучно! Стирая себе вкровь пальцы, Маша проехала круг рысью. «Галоп!» - скомандовал Алексеев, и тут началось. Если вы думаете, что для лошади 6 километров карьера- это очень тяжело, то вы ошибаетесь. Маша сначала пробовала успокоить коня, заставить его скакать медленнее, но это было невозможно. Они обгоняли тех, кто работал на том же кругу, спокойно и вдумчиво, они промахивали столбы и трибуны, они поднимали после себя пелену пыли и песка, они скакали вперед. Алексеев невозмутимо наблюдал. Он ведь знал, что Мадрид такой, какой он есть: всегда на скачках стартовал первым, задавал темп, жару всем остальным, но сердца на то, чтоб вести и финишировать первым у него не хватало. Он никогда не занимал призовых мест.

Маша, разгоряченная и счастливая, спрыгнула с седла и отдала повод конюху. Мадрид был мокрый, но не взмыленный, его надо было пошагать в руках. Алексеев похвалил Машу:
- Молодец, хорошо поработала, только плохо слушала: я тебе сказал, чтоб кентеровала «в настоящую», а ты рысила!
Женя тоже просил прокатиться, но Алексеев, глядя на его фигуру, сквозь зубы заметил: «В тебе, небось, килограммов 75?» - «Ага», - ответил Женя, с завистью глядя на скачущую Машу. «Ну, извини, худеть надо».
- Как дела у Егора? На соревнования еще ездит? Мы тут собираемся к вам в город приехать, аукцион провести, - Алексеев разливал по алюминиевым кружкам чай.
- Ездит, еще как, еще и выигрывает. – Это было правдой, Иванов занимал призовые места в областных и городских соревнованиях, хотя чаще у него случались неудачи, тогда он напивался и жаловался на свою нелегкую жизнь, что вынужден брать деньги у негодяев и подлецов, но лошади ему милее людей.
- Ну и как, там у вас, в городе, говорят, без волосатой руки уже никуда?
- Да как везде – деньги решают все. У Егор Иваныча вот спонсор проявился, некто Теплов, большая шишка и денег кура не клюют, хочет его к себе переманить в новую конюшню, а пока поставил своих трех лошадей. Надеется Россию выиграть.
- Ну что ж, Бог в помощь, а я буду в ваших краях, заеду проведать, надеюсь, до скорой встречи! – Алексеев наклонил голову и поцеловал машину руку. Женя отвернулся и прикусил губу. «Ох, черт возьми!» - только и подумал он.
А Маша, ничтоже сумняшеся, взяла сумку, выключила диктофон и поднялась с лавки.
- Ну что ж, нам пора, спасибо вам, Александр Алексеевич, и до встречи!
Алексеев помахал им рукой и, медленно повернувшись, побрел к конюшне, его силуэт четко выделялся на фоне залитого солнцем скакового круга. «Хорошая девушка Маша, жаль, что не наша», - Алексеев улыбнулся собственным мыслям и больше никогда не вспоминал об этой встрече.

Отпуск заканчивался, надо было собирать вещи. Женя хотел проводить Машу до аэропорта, а потом ехать обратно в Ставрополь, где он должен был прожить еще две недели, мотаясь по блокпостам и гарнизонам. Это все ненадолго, говорил он Маше, а сам очень стремился туда, где пахло порохом, и в воздухе носилась неуловимая смерть, имевшая вкус жестянки из-под тушенки и докуренного до фильтра бычка. Еще было много всяких запахов, но Женя их не чувствовал, так как за два года службе на флоте привык ко многому, в том числе не обращать внимания на вкус, звук и запах. Он был азартен, и в этом угаре даже хотел вместе с кандидатами на получение «краповых беретов» - профессиональными десантниками - пробежать 25 километров полосы препятствий с рюкзаком и в полном снаряжении, но его отговорили, и правильно сделали, так как к этому нужно очень долго готовиться, двух недель утренних пробежек явно недостаточно.

Маша улетела, оставив на его одежде свой запах – какого-то шампуня и каких-то духов, какого-то крема и какой-то помады, такой смешанный, непонятный запах, который они никогда и нигде больше не слышал. Трап уполз, Женя побрел к автобусной остановке. Ему вдруг стало грустно. Она увозила с собой его мечты и, как это ни банально звучит, его душу. Он не хотел, чтоб она уезжала, но так было надо, это обстоятельства, которые сильнее нас.

И самолет полетел на север, а он отправился на восток. На следующий день они выехали на блокпост на стареньком «уазике», который несколько раз глох на холостых оборотах, в котором было жутко неудобно, с сонным и угрюмым полковником, майором из пресс-центра, который держался панибратски, автоматчиком из срочников и водителем. На руке водителя не хватало трех пальцев, они были срезаны как бы одним махом. Половина лица была когда-то сожжена, на ней не было ни бровей, ни щетины. Но именно водитель понравился Жене больше всех. Он решил при случае расспросить его про жизнь, может, выйдет хороший очерк, видно, что человек бывалый.

Ехали три часа, степь, выжженная солнцем, ровные квадраты полей и огородов, ближе к границе рельеф местности сменился. Появились холмы, из земли высовывались камни. Дальше к югу была Чечня, ее приближение чувствовалось все острее, все больше попадалось брошенных и разоренных домов. Да и сами люди, жившие в этих поселках и станицах, казались какими-то слишком угрюмыми и сосредоточенными, долго провожали взглядом проезжавший мимо военный «уазик», была в этом и обреченность, и угасающая надежда.

Женя снимал сам и получал двойную ставку еще и как фотокорр. Все шло нормально, они осмотрели позиции, укрепления, казарму, размещенную в брошенном доме, рота, охранявшая блокпост, произвела хорошее впечатление, Женя сразу вошел в контакт с бойцами, мало задавал вопросов, больше слушал и кивал головой.

Их трехмесячный срок подходил к концу – буквально послезавтра бойцов должны были сменить другие. Уже три дня было тихо, солдаты, охранявшие блокпост надеялись, что для них пока война кончилась. Еще немного, еще чуть-чуть.

В Чечню почти никто не двигался. С той стороны проехала иномарка с тонированными стеклами. Там было четверо мужчин, от них пахло кислым запахом пота и табаком, они чувствовали себя уверенно, дали себя обыскать и показали машину. Сами хитро улыбались, перебрасываясь между собою словами на своем странном языке.
- Чеченцы отдыхать едут в Пятигорск, - сообщил майор, когда «BMW» укатила прочь. – А мы ничего поделать не можем, пропускаем. Вернутся, снова выкопают свои томагавки и по нам же начнут бить.

Женя был очень доволен, материала полно, качество первый сорт, завтра же пошлет по факсу из Ставрополя в редакцию, послезавтра статья выйдет в свет. Надо позвонить Маше, чтоб не забыла купить газету. Пусть видит, какой он молодец.

Часов в шесть проехал грузовик. Проверили – оказался коневоз, везли из Пятигорска победителя дерби Аванпоста и еще какую-то лошадь. Посмотрели – все в порядке, пропустили. Женя поглядел в глаза жеребца, которого видел позавчера, выигрывающим главную скачку страны, но не решился прикоснуться к нему. Рядом стояли джигиты и глядели на него и на других шурави исподлобья. А жеребец словно и не был чеченским. В его влажных глазах не было ненависти или злости, только утомленность и какая-то просьба. Он громко фыркнул, и проверяющий лейтенант вздрогнул. С неохотой отдал документы и пропустил машину в Ичкерию.

Через час начался обстрел. Если бы Женя и сопровождающие выехали, как было запланировано, они бы под огонь не попали. Полковник слегка расслабился (его не очень-то тянуло назад, в штаб, он уже привык к боевым будням, и сто граммов добавляли ему уверенности в собственной безопасности), Женя тоже никуда не торопился, они задержались, да неудачно. Их «уазик» подбило из гранатомета, там был только водитель. На этот раз огонь не оставил ему шансов.

Женя попросил оружие, но ему не дали. Полковник, бледный, со сжатыми губами, взял каску и, прячась за бруствер, смотрел в свой бинокль на угасающую в вечерних сумерках степь. Майор просто был рядом, как будто ему было все равно, что вокруг рвались пули и уже слышались стоны раненых. Он только с опасением поглядывал на журналиста, боясь, как бы тот не подставился под пулю.

Нападение было спланировано грамотно, так, чтобы сразу высветить все огневые точки блокпоста, а потом уже бить наверняка. Расположение укреплений с одной стороны имело преимущество в том, что они укрывались большим холмом, с другой стороны, именно этот холм представлял главную угрозу – с него весь блокпост был как на ладони. Правда, холм был на нашей территории, но ожидать можно было всего.

Чеченцы патроны не экономили, поливали огнем все, что им попадалось на глаза, годившееся в мишени. Командир ломал голову над тем, что делать - уйти в глухую оборону или перейти к активным действиям, сложность была в том, что надвигалась ночь, под покровом которой боевики могли подойти к блокпосту на опасно близкое расстояние. И тогда бой может перейти в резню – неизвестно же, сколько их там, обкуренных камикадзе, вероятно, больше, чем бойцов.

Как закончился бой, Платонов так и не узнал. Жене просто не повезло – он хотел заснять на пленку поле боя, но заходящее солнце высветило объектив, он стал удобной мишенью. Тот, кто стрелял в Платонова, наверное, хотел попасть в голову, но в этот момент Женя развернулся вполоборота, так что пуля прошла через правый бок, пронзила легкие и застряла где-то глубоко в груди.

Обстрел закончился через два часа, боевики сами прекратили огонь и ушли к себе, видимо, они тоже не спешили и ночью предпочитали другие занятия. Пока подоспела медицинская помощь, Платонов уже истек кровью и был без сознания. Его отвезли в ставропольский госпиталь, где сделали операцию, перепахав всю грудь, но пули так и не нашли. Женины родители, которым позвонили в Таллинн, подняли на ноги всех, кого могли, им посоветовали, и они приняли решение везти сына в Москву, в кардиологический институт к знаменитому хирургу. Маша встречала самолет санавиации из Ставрополя вместе с жениными родителями, держа в кармане нашатырь для Елены Николаевны. Еще рядом стояли представители Жениной газеты – начальник отдела информации и фотокорр.

Женю вывезли к ним на каталке под капельницей, у Елены Николаевны подкосились ноги, но Иван Теодорович, огромный эстонский папа Жени, поддержал жену, не дав ей рухнуть на мраморный пол. Вид у Жени был довольно жалкий, лицо осунулось, он пах стойким запахом больницы и лекарств, но он улыбался!

Боли он не чувствовал, так как был на обезболивающем. Прославленному хирургу предстояла довольно сложная, буквально ювелирная работа: пуля остановилась перед самой аортой, и чтобы не задеть ее, надо было работать быстро и скурпулезно, рассчитывая движения на доли миллиметров.
Операция прошла удачно, уложились в полтора часа. Женю обещали поставить на ноги довольно быстро, если не будет осложнений, через месяц.
Вокруг операционного стола крутились две сестры, четверо врачей. Операцию делали под общим наркозом, он быстро ушел в забытие, и врачи приступили к операции.

Подсоединили аппарат искусственного кровообращения, начали разрезать по краям грудины кожу, затем с левой стороны с четвертого по шестое надпилили ребра маленькой пилочкой, чтоб был доступ к сердцу, и отодвинули ранорасширителями. Сердце Жени кровоточило. Пуля задела сердечную рубашку, еще мы два миллиметра, и была бы задета сердечная мышца.

Появился главный хирург, и другие врачи расступились. Он держал на весу руки в стерильных перчатках. Пальцы его были отнюдь не тонкие и длинные, как принято думать, должны быть у хирургов. В протиположность этому мнению они были толстыми и крепкими, прочно воткнутыми в квадратные крупные ладони мастера.
Поглядев на раненого, он приказал: «Дайте увеличительные стекла, свет на полную мощность».
Работа заняла чуть более четырех минут. Пуля застряла в хрящах бронхов и зацепила сердце, Бокоилов взял пинцет и быстро вытащили кусочек металла. Затем он отошел и приказал: «Зашивайте!» Остальные врачи принялись за дело, а Бокоилов ушел. Через два часа ему предстояло быть на церемонии вручения премий «Человек года» в центральном ресторане города, он сам был одним из лауреатов престижной награды.

Пока Женю выводили из наркоза, кололи релаксанты и морфий, врачи отдыхали и пили кто кофе, кто чай. Они сошлись на том, что операция была сделана четко и быстро, доктор был как всегда на высоте.
Через два часа Женя проснулся. Он почти ничего не чувствовал, обколотый релаксантами и морфием, была слабость, и он вскоре заснул.
Ну-с, как мы себя чувствуем? – Спрашивал доктор на ежедневном обходе. Как ни странно, он тоже был чеченец, но уехал из дома уже тридцать лет назад, закончил медицинский, учился у лучших сердечников в стране, стал профессором и академиком РАМН. Интересно, что на его грузной невысокой фигуре голубой хирургический костюм смотрелся почти идеально. Хирург Жене нравился, взгляд его добрых внимательных глаз вселял уверенность и спокойствие. Сам Женя чувствовал себя, несмотря на слабость, очень даже неплохо – он даже гордился своим ранением, ему нравилось, что все вокруг него суетятся, особенно отрадно было, что Маша навещала его чуть не каждый день, хотя ездить в клинику ей было неудобно – далековато и от редакции, и от дома. На душе у Жени расцветала весна, и он радостно предвкушал, что сделает, как только выпишется, и планам его не было числа.

- Маша каждый раз все больше удивлялась переменам, происходившим с Женей. Он становился каким-то чересчур требовательным, раздражительным, болтливым. Она чувствовала, что он хочет, чтоб его жалели, но сама она уже устала от всего этого. И хотя продолжала мужественно выносить тот распорядок, в котором она жила уже почти месяц, ту больничную обстановку и того, с кем ей раньше было легко и приятно, она уже приняла решение.

В тот день, когда его выписали, и они с Машей поехали к нему на квартиру, Маша была какой-то грустной и почти ничего не говорила. А Жене хотелось орать во всю глотку: «Люди! Я живой! Со мной любимая! Я счастлив!»
- Дорогая, - спросил он Машу, - когда мы поедем в Таллинн? Кстати, можно взять отпуск побольше, у меня все равно пока реабилитация, да и страховка капает. – Платонов погладил ее по руке, и Маше стало неприятно от того, что рука была холодной и влажной.
- Ты знаешь, - Маша осеклась. Потом продолжила, - я с тобой не поеду, извини. – Лицо Платонова, до сего момента растянутое в самодовольной улыбке, вдруг переменилось. И без того худое, оно стало костистым и жестким, брови убежали высоко на лоб, так что их и не видно стало под челкой, губы сжались и стали бледными,
- У тебя что, кто-то есть? – спросил он холодно, в голосе звучал металл, но в глазах кипел огонь.
- Нет, но мы с тобой больше встречаться не будем.

Маше тяжело дались эти слова, ей было совестно бросать Платонова больным, а сейчас, когда он вполне поправился, она решилась ему сказать. Конечно, она знала, что он обидится, не поймет ничего, очень может быть, начнет доставать ее по телефону и караулить у дома по вечерам, присылать цветы и наивные стихи. Но она устала от него, она поняла, что это не тот человек, который ей нужен. И она вышла из такси у его подъезда и пошла к метро, а он стоял и смотрел ей вслед, сузив глаза. Платонов научился сдерживать себя, контролировать эмоции, которые сейчас переполняли его, но он сейчас же принял решение просто забыть о Маше. В первый раз Платонов усомнился в том, что мир справедлив, и каждому воздается по делам его. «Что я сделал? Что во мне такое? Почему она так обошлась со мной?» – Женя недоумевал, но ответов на эти вопросы найти не мог, поэтому просто постарался выжечь воспоминание о Маше, выбросить все ее фотографии и подарки.

«Мое сердце, которое не смогла пробить чеченская пуля, разбито тобой. Будь счастлива. Платонов», - это письмо по электоронной почте Маша получила спустя два дня. Письмо было немедленно отправлено в «корзину». Маша тоже старалась не загружать память ненужными воспоминаниями, ответа Женя не дождался.

Спустя два месяца они случайно пересеклись на одном сборище за городом, праздник был посвящен каскадерам и лошадям. Целых пять минут они говорили друг с другом, оба были словно не в своей тарелке, и они натужно улыбались, заглядывая украдкой друг другу в глаза.
- Ты знаешь, Аванпост здесь, в городе, - спросил Женя.
- Нет. Здорово, а чего он делает? Скачет? – Маша стояла в напряженной позе, скрестив на груди руки.
- Да, привезли чеченцы, а то там совсем стало невозможно у них, он тут весь ипподром сделал.

Маша подумала о том, как причудливо сложилась судьба: чеченская лошадь выиграла дерби, потом один чеченец ранил Платонова, другой его вылечил. Женя подумал, что Маша как-то стала лучше выглядеть, поменяла прическу, стала пользоваться косметикой, от нее словно исходили волны счастья и добра. Платонов вновь ощутил к ней нежность, которую все эти дни пытался вытравить из сердца, но не подал вида, что ему больно.
- Ну, пока, удачи тебе!
- И тебе. Прощай.

Они развернулись и пошли в разные стороны.